Великая Отечественная война навсегда останется самой трагической страницей в истории России ХХ века. Это ставшее давно уже историческим событие оставило неизгладимый след в человеческой душе и памяти на все последующие поколения. Но особенно трепетно относятся к воспоминаниям о войне люди, на чьи плечи легла вся тяжесть того времени. Все меньше остается в живых участников и очевидцев Великой Отечественной войны. Вместе с ними уходят бесценные воспоминания, опыт поколений, опаленных войной. В декабре 2004 года ушел из жизни наш земляк, фронтовик, первостроитель г. Братска, писатель Иннокентий Захарович Черемных.
            Будущий писатель родился 14 декабря 1922 года в многодетной крестьянской семье в деревне Паберега Братского района. Окончил 5 классов сельской школы, работал трактористом. Когда началась война, ему не было и девятнадцати. Первое боевое крещение он получил в боях за Калугу. Всю войну И.З. Черемных прошел разведчиком, был несколько раз ранен, контужен. Война изранила солдата, оставила в его душе глубокий след. Ни послевоенные трудовые будни колхозов Боханского района, где он работал, ни участие в строительстве Братской ГЭС не смогли заглушить горечь тех дней. Беспокойная память заставляет Черемных около десяти лет подряд тратить отпуск и личные сбережения на поездки к однополчанам, по местам боевой славы. Были встречи, бессонные ночи воспоминаний однополчан.
            Так появилась на свет документальная повесть И. Черемных «Разведчики». Книга вышла в 1970 году в Иркутске. «Разведчики» повествуют о первых шагах разведроты, о друзьях-разведчиках, о трудном 1941 годе, об овладении военным опытом и о тех днях, когда на фронте произошел коренной перелом после победы под Сталинградом. Книга имела успех у читателей.
            Через 10 лет (1980) появляется новая книга писателя «Однополчане». Такой большой перерыв между книгами объясняется просто – Иннокентий Захарович пишет в свободное от работы время. «Однополчане» - книга уникальная по тому опыту, который в ней заключен. Это опыт солдата, повидавшего жизнь, умеющего оценивать прошлое и настоящее с позиции правды. «Однополчане» интересны тем, что в них по-новому показан военный быт. И это – немалый вклад в летопись войны. Книги Черемных – о малых солдатских подвигах, которые не оглашались в радиосводках Информбюро голосом Левитана, но без которых Великая Отечественная война не была бы выиграна.
            В 1984 году появляется новая повесть «После войны». В ней рассказывается о горьких последствиях войны, о буднях солдата, вернувшегося с фронта. В 1989 году вышел в свет роман «Лихолетье» - это определенный этап в творчестве писателя. Он сводит в единое целое три эпохи в жизни страны: коллективизацию и предвоенный период, войну 1941 – 1945 годов, послевоенные годы. Роман включил в себя многое из того, что было уже ранее опубликовано, внесены дополнения, уточнения, поправки. Заключительная часть представляет собой основательно проработанную повесть «После войны».
В 1998 году Иннокентий Захарович представляет читателям свою последнюю книгу «Моя деревня Паберега». В ней автор рассказывает о крестьянском быте сибирской глубинки до коллективизации, о том, какие изменения пришли в деревню с Советской властью, о предвоенной колхозной жизни. «В книге истинная правда, ничего нет надуманного. Действующие лица с подлинными именами», - пишет автор в предисловии.
Правдивое изображение действительности, увиденное глазами непосредственного рядового участника описываемых событий – характерное отличие произведений писателя Черемных. Повествование ведется от первого лица, строго документально, автобиографично. Он определил жанр своих произведений, как документально- художественный. Для сегодняшнего читателя его книги – бесценный источник жизненного опыта старших поколений, неосвещенных в официальной истории событий в жизни всей большой страны и Братского района.
            Обратимся к истории деревни Пабереги, истории рода Черемных, о которых писатель рассказал в документально – художественной повести «Моя деревня Паберега». След деревеньки потерялся под водами рукотворного Братского моря полвека тому назад, и только в воспоминаниях писателя она была жива.
Основанная в устье реки Оки, утопающая в зарослях черемухи деревня Паберега ведет свою историю с 1863 года. Незадолго до этого прадед писателя Василий Черемных «неизвестно как и почему» оказался на стрелке двух рек Оки и Ии. «Он первый в нашем таежном краю взмахнул здесь топором и из бревен в обхват мужику построил себе избушку. Три зимы и три лета эта первая избушка, как маяк, торчала на стрелке рек. Это и была наша баня. На своем веку она не раз побывала и избушкой, и баней. Ее раскатывали по бревнышку и собирали снова. И вот как это случилось.
Прадед Василий, раздетый донага, бродил по берегу Оки и вдруг услышал:
-Ого-го-го! Ты кто будешь?!
Василий от неожиданности замер. «Ого-го-го!… Ты кто будешь?!» - повторило эхо. И опять оклик:
-Э-эйй, человеча-а?! Прадед, ошеломленно крутя головой, увидел, как по правому берегу Оки вдоль пустыря вышагивали люди. Глядя в его сторону, один из них звал его рукой, другой орал:
- Плыви сюда-а-а! Василий тут же поплыл к ним…. Это были поселенцы Спиридон и Михаил Тельновы, однофамильцы. После встречи с ними Василий Черемных немедля разобрал свою избушку и вместе с ней перебрался к поселенцам. Избушка стала началом Усть – Окинской заимки. Вскоре сюда же, на устье, прибыла еще одна небольшая партия ссыльных: Анциферов, Вотяков и Безызвестных. Усть – Окинский пустырь огибался лесами, и на нем росла заимка. Ниже над самой рекой, в один ряд тянулись бани.
Год из года увеличивались семьи переселенцев на неудачном месте. В окрестностях заимки не было земли, годной под пашню. Мужики стали поговаривать:
- Почо Черемных перебрался на нашу заимку? Его земля на стрелке, пусть он там и живет, пашет».(Черемных И. Моя деревня Паберега. -Братск,1998. – С.8.) Зародившаяся в старину вражда двух родов привела к тому, что после смерти прадеда Тельновы выжили Черемных с заимки.
            «Они раскатали баню по бревнышку, сделали из нее плот и побороздили по водам двух рек. На седьмой версте от Окинской заимки пристали к левому берегу. Тут баня опять служила маяком и первым жильем, пока братья переплавляли и ставили отцовский дом. Потом прадедова избушка стала навечно нашей баней. По примеру наших предков ссыльные стали уходить с Окинской заимки. Род Вотяковых, род Анциферовых и род Безызвестных уплыли по реке в село Шаманово. Тельновы перебрались к Черемных и назвали деревню Паберегой, основателями которой были и мой дед Максим, и его братья Родион и Иван Васильевичи. На Усть – Окинской заимке остались одни столбы». ».(Там же. – С.9.) Отец Захар Максимович Черемных родился в бане, построенной дедом. Он не мыслил жизни вдали от родной земли, только здесь он мог чувствовать себя уверенно и надежно. Крестьянствуя на земле предков, охотясь и рыбача в тех же местах, что когда- то облюбовал дед Василий, Захар Максимович воспитывал в своих детях порядочность, трудолюбие, любовь к своему краю, сибирской природе.
            В семье Черемных было пятеро детей: Матрена, Кеша, Миша, Коля и Александра. Второй сын Миша умер в подростковом возрасте от болезни. Обычная крестьянская семья жила теми же проблемами и заботами, как и все односельчане. В 1929 году в Братском районе началась коллективизация. Об этих трагических событиях в истории деревни Иннокентий Черемных сохранил яркие детские воспоминания. Глазастый и сметливый Кешка вместе с другими деревенскими мальчишками всегда оказывался в гуще событий, происходящих в деревне:
            «…где бы, что ни происходило, мы бывали там, видели, что делалось, слышали, что говорилось…. И каждый день заполнялся чем-то новым, потешным для нас детворы». (Там же.– С.22)
Процесс создания колхозов сопровождался раскулачиванием и репрессиями по отношению к зажиточному крестьянству. А таких в приангарских селах было большинство. По воспоминаниям старожилов, к началу коллективизации в каждом крестьянском хозяйстве было разработано по 10 – 15 десятин земли, имелось по 2-3 коровы, по 2-3 лошади, появились веялки, сепараторы и другой сельскохозяйственный инвентарь. Многие семьи уже не могли в одиночку управляться с урожаем, и потому родня и соседи спешили друг другу на помощь. Смех и песни звенели до глубокой ночи, почти не утихали на гумнах молотилки, скрипели телеги. Жизнь в страду замирала в деревне всего не несколько часов. А с первыми петухами, еще до солнца, начиналась снова. Только-только стали забываться тревожные события революции и бедствия гражданской войны, жители таежного края наслаждались мирным трудом и спокойной жизнью, но новая беда нагрянула в деревню, беда, последствия которой в то время предсказать было трудно.
            «…Там и тут вдоль покрытой снегом улицы чернели толпы людей, окружившие татарские подводы, нагруженные сковородками, чугунками, топорами и другими изделиями Николаевского литейного завода.
            Кроме железяк, татары привезли известие: «Не сегодня, так завтра будут сгонять вас в колхоз». И мужики, чтобы идти в тайгу на охоту, как с ума сошли, торговались с татарами, предлагая им жеребят (чтоб не водить в колхоз) на железяки и всякие безделушки. А дядя Авдей Черемных даже не пожалел отдать племенного коня за ручную швейную машинку. Крик, говор на разных языках, визг ребятишек, курлыканье косяков гусей и уток в небе сливались в единый поток.
Комсомольцы деревни, прозванные безбожниками, пытаясь не допустить обмена лошадей на сковородки и топоры, ругались с мужиками, стращали, что напишут куда следует. Но мужики и слушать не хотели…» (Там же. – С. 21.)
В 1929 году были организованы первые коммуны, в которые вошла беднота, в большинстве своем те крестьяне, которые не хотели или не могли хорошо трудиться на своей земле. Крепкий хозяин, который снабжал государство хлебом, стал «врагом», «единоличником», «собственником». Государство предприняло меры по искоренению зажиточного крестьянства: запретили нанимать работников, обложили непомерно высокими налогами, проводили продразверстки, в результате которых крестьянин лишался большей части собранного урожая, семенного запаса.
            За 1929 – 30 годы в районе было раскулачено 195 хозяйств. Семьи кулаков выселяли в северные необжитые районы без средств, орудий труда и даже теплой одежды. Все это вызвало протест и жесточайшую классовую борьбу. В селах Дубынино, Верхнее Суворово, Громы восставшие расстреляли 17 сельских активистов. Крестьянские выступления были подавлены, начались массовые репрессии. За годы раскулачивания и коллективизации, население района, занятое в сельском хозяйстве, уменьшилось на 3111 человек.
В книге «Лихолетье» есть эпизод, который помогает осознать масштаб репрессий в нашем районе. Герой повествования беседует с шофером, который только что вывел машину из-под бомбежки:
            «- Всю войну то под бомбежкой, то под обстрелом вывожу с передовой раненых и никак не могу заслужить медалишку, я сын врагов народа! В школе меня ребята только так и называли, били! Я не стал учиться. Началась война – пошел добровольцем в армию, и тут мне не везет! Хоть небольшую награду! Остаться живым, и я бы показал кое-кому за унижение, отомстил за горькие слезы мамы.
- Понимаю тебя… Рядом с нашей деревушкой большое село Шаманово. Там забрали девяносто два мужика как врагов народа. А ихние сыновья, тоже как ты, добровольцами ушли в армию.
- Их в школе били? – спросил Сергей.
- Нет. Их много было. Пожалуй, больше, чем тех, у кого отцов не посадили. На развилки дорог Сергей высадил меня». (Черемных И. Лихолетье: Роман. –М., 1989. – С. Деревни остались почти без мужиков. Борьба Советской власти с зажиточным крестьянством, со стремлением мужиков быть хозяином на своей земле, истощила сибирскую деревню. «1934 год. Зима. Ранее утро веяло над пробудившейся деревней. Синий дым со всех труб срывало ветром, несло вдоль улицы, а запах печеного хлеба не уловишь – все сдали государству! На трудодень 150 граммов отходов зерна – каким раньше не всяк хозяин кормил скотину. Мужики с пустыми мешками на плечах шли в контору колхоза получать несчастные крохи, и на кого бы ни глянул, на лице зло и горе. За полтора года колхозной жизни они перенесли столько разных обид, оскорблений, одно другого унизительней… Теперь деревня с вечера наглухо замерла. Девчонки не ходили по улице, не пели песни. Собаки словно подавились! Не лаяли, а тихо повизгивали. Кормить их нечем было и они, изнывая от голода, мерзли под крыльцом.
Быт деревни изменился – бани топились только в субботу, чтобы попариться, помыться. И лишь по случаю, редко затоплялись среди недели для баб рожениц. И таких баб осуждали:
-Ну почо ишо ребенка, - на погибель?! Нет, нет, избавь бох, кашу не из чего сварить, молока нету». (Черемных И. Моя деревня Паберега.– С.66.)
Привычные к труду, преодолению жизненных различных трудностей жители сибирской деревни взялись за дело и за 10 предвоенных лет подняли колхозное хозяйство. Выращивали хлеб и овощи. Построили животноводческие фермы. Каждый колхоз имел большие сенокосные угодья. Увеличились выплаты по трудодням. Открылись избы-читальни, школы, клубы. В крупных колхозах на полях появилась техника.
            После пятого класса Иннокентий Черемных, бросив школу, начал работать в колхозе. До войны окончил курсы трактористов. В июне 1941 года Иннокентию было 18 лет, он собирался жениться, но в воскресное утро 22 июня жизнь всей страны перевернула война. «Весть о войне мгновенно охватила все заимки и поля колхоза. Через неделю был объявлен по радио призыв в армию восемнадцати возрастов и мужики, кто верхом, кто на телегах, с топотом и треском влетали на лошадях в деревню. Вдоль берега реки тут и там задымились бани. Из нашей уже шел парок. Ей как бы надлежало истопиться первой, она из бань была всех старше. Щелястые бревна ее как морщинистое лицо старухи, бельмом окна смотрела она на Оку. В ней мылись наши деды в девятьсот пятом и уходили на войну с японцами, а в четырнадцатом – с немцами. В гражданскую воевал отец, в тридцать девятом с финнами воевал средний брат тяти Михаил…. Теперь наш с дядей Костей черед». (Моя деревня Паберега. – С. 161.)
            Призыв ребят 1922 года рождения в Братском районе начался в декабре 1941 года. Большинство попали в 116 стрелковую дивизию, которая формировалась под Иркутском. Сибирская дивизия состояла из иркутян, читинцев, братчан. В сформированной 178-й отдельной разведывательной роте из 113 разведчиков 70 из Братского района. Разведка не каждому человеку посильна, она удел мужественных и смелых. Сибиряки, и в особенности охотники, считались на фронте незаменимыми разведчиками. В романе «Лихолетье» Черемных пишет о том, как братчан мобилизовали в разведку:
«Лейтенант прошел вдоль строя. Мы стояли перед ним, одетые кто во что горазд. Одни были в длинных шубах, другие в полушубках, в дохах из собачьего, медвежьего мехов, из шкур дикой козы. На ногах самокатные валенки, унты, ичиги, чирки, смазанные дегтем. Уши шапок у одних висели, у других торчали вверх. Ростом неодинаковы, но все одного 1922 года рождения. Бывшие колхозники из сел и деревень Братского района…
- Кто желает быть разведчиком? Служба веселая, почетная. Всегда впереди. Разведчик должен быть смелым, решительным, сильным, вертким! Такому бойцу всегда почет. У кого же гайка слабовата, тому лучше в другую часть идти. Подумайте!» (Черемных И. Лихолетье: Роман. –М., 1989. – С.126.)
            Ни один из братских парней не струсил. На страницах книг Черемных до сих живы разведчики-братчане, погибшие в годы войны: Петр Большешапов, Василий Исаич, Прокопий Каймонов, Григорий Доброхотов, Федор Черных, Михаил Московских, Иван Хромовских, Леонид Крамынин…. Статистика военных лет безжалостно гласит: из каждой сотни солдат 1918 –1923 годов рождения домой вернулись только трое.
После 2-х месяцев обучения, которое сводилось к ночным подъемам по тревоге, большим броскам на лыжах, строевой подготовки (при плохом питании даже закаленным деревенским парням такие физические нагрузки были не по силам), солдатам заменили шинели полушубками, буденовские шлемы – шапками и отправили на фронт.
«Ехали мы без робости и боязни. Во время остановок гурьбой выскакивали из вагонов и без надобности носились по перрону. За Москвой настроение изменилось, стали молчаливее…. Все реже играли на гармони.
            Разбомбленные вокзалы были безлюдными. Села сожжены. Жалко было женщин и детей, ютившихся в лачугах среди развалин. Мы становились все злее, грозились отомстить врагу. Когда эшелон простаивал часами на станции, нервничали, что тихо везут, будто от нашего участия в боях зависел исход войны. Мы мало что знали о ней.
            3 марта 1942-го прибыли в Калугу.» (Черемных И. Лихолетье. – С. 129.) На всем продвижении 116 стрелковой дивизии к фронту ее беспрерывно атаковывали вражеские бомбардировщики. Где-то в пути отстали хозяйственные части и солдаты, прибывшие на фронт, по несколько дней голодали (6 ложек сухарных крошек и 100 г водки на пустой желудок лишь тем, кто шел в разведку). Необученным, голодным, плохо вооруженным (на всю разведроту 3 бинокля, 3 автомата, несколько гранат) ребятам вскоре надо было выполнить первое боевое задание: взять языка.
            «Не дожидаясь темноты, выползаем на нейтральную полосу. Ползём неумело, без всякой осторожности. Не очень-то следим за Доброхотовым и Решетниковым, которые быстро оторвались от нашей поддерживающей группы. Не сразу дошло, что впереди оказалось вдруг не два, а четыре человека. Застрочил позади «максим», впереди немецкий пулемёт. Градом полетели трассирующие пули. Вдруг я услышал надрывный крик:
- Немцы Гришу схватили! Не могу различить, в кого стрелять. Те и другие в маскхалатах. Двое – один за другим – бегут в нашу сторону, двое барахтаются: палю в белый свет, как в копейку. Из тех, что бежали, задний упал.
Помкомвзвода преградил путь переднему:
- Куда! Назад, за мной! – он бросился вперёд, взмахнул руками, выронил автомат и рухнул. Взводом бьём из винтовок туда, где, словно клуб снега, переваливались два человека, и вдруг один вскочил, бросился к нам. Я узнал призёмистую фигуру Гриши Доброхотова. Ефрейтор, за которым я час назад гонялся с противотанковой гранатой, вскочил:
- Взвод, слушай мою команду: назад! Отползать! Быстро! Назад! – командовал он. Разразилась пулемётная и оружейная перестрелка. Отползая назад, вижу, как кто-то из наших бессильно уткнулся головой в снег.
- Оська, что с ним?! – спрашиваю Тирских.
Тирских приник к нему ухом.
- Убит! Давай сюда!
Под градом пуль мы волокли тело Макарова. Тело помкомвзвода Павлова оставалось на нейтральной полосе, и ефрейтор Сидоров принял на себя командование взводом, приказал ефрейтору Решетникову:
- Вынести Павлова!
- Сейчас невозможно, пусть огонь притихнет!
- Вынести!
- не приказывай, я такой же, как ты, ефрейтор!
Выполняй команду! – вмешался Крамынин. – Вдруг немцы! У Павлова карта, единственный на взвод автомат, бинокль!
- А ты кто такой?!
- А ты кто такой?!
- Комсорг!
- Вот и вынесем с тобой, как стрельба утихнет.
Крамынин презрительно глядел на взволнованное лицо Решетникова:
- Не-ет… ты – подлец, паникёр. Доброхотова в беде оставил, я с тобой не пойду! - Обернулся к разведчикам:
- Кто со мной?
- Я! – оторвался толстенький Миша Романов.
Так закончилась наша первая вылазка за «языком».
Едва сами не оказались «языками». В распоряжение роты вернулись с двумя убитыми и двумя ранеными». (Черемных И. Лихолетье. – С. 139)
             Сегодня о Великой Отечественной войне написаны десятки тысяч книг и статей, но и 60 лет спустя многие проблемы остаются спорными или просто неосвещенными. История войны до сих пор крайне политизирована, а многие военные документы скрыты от глаз ученых под грифом «секретно».
             Книги Иннокентия Захаровича Черемных - своеобразный документ, правдиво рассказывающий о буднях войны, о ее сути, изнанке. Цепкая память писателя воспроизвела на страницах романа десятки ситуаций из военного быта, то трагических, то смешных. Эпизоды эти дают реальное представление о ненормальности войны как таковой, о том, что война – это страшно. «Части 1-й гвардейской армии, куда входила и наша дивизия, продвинулись в сторону Волги на два – три километра, овладели высотами 112,7 и 130,7. - На самом хребте высоты, говоришь, залегли? – спрашивал кого-то Макаров по телефону. – дым, пыль, ни черта не вижу! Пусть солдат вынырнет из окопа, я на карте отмечу стык дивизии с гвардейцами… Ну и что? Убьют! Высоту брал – не жалел солдат! Подня-ять!.. Я вскочил, уставился в сторону волги – где дымное небо словно сливалось с землёй. Там ни единой души и ни взрыва! Немцы и наши за день навоевались – лежали. И вдруг там замаячила фигура человека.
- Молодец, солдат! – похвалил Макаров.
Солдат выполнял приказ командира – свой последний солдатский долг, снайпер врага срезал его.
- За смелость наградить посмертно!
Внутри КП стояла машина, Макаров бурчал:
- Командир, что жалеет солдат – слюнтяй! А вы что остолбенели?! – спрашивал он штабных офицеров. Ответа не было, и до него, видно, дошло, что молодец солдат прошёл через смертоносный огонь, взял высоту, а он выставил его под пулю врага. Макаров вышел в траншею, а тут мы, и он вылупил глаза на нас.
– Ф-фу! – выдохнул.
– Духота! – Тороплив вынул из кармана брюк носовой платок и давай протирать свою гладко бритую голову, одновременно разворачиваясь, - нырнул в блиндаж командного пункта… Мы впервой слышали такое: «Командир, что жалеет солдат, - слюнтяй». Нам не по себе было. Крамынин возмущался:
- Стык дивизии с гвардейцами можно бы ракетой указать. Он скормил врагу солдата» (Черемных И. Лихолетье. – С. 161)
             Да, опыт каждого ветерана – это только малая частичка общей картины войны, но без этого невозможно восстановить реальную историю Великой Отечественной. Ведь в штабах вырабатывались военные стратегии, а исход войны решался в окопах, зависел от выносливости, самоотверженности простых солдат. В 70-е годы, когда Черемных опубликовал свои первые книги, рассказать полную правду было невозможно, многие темы были под запретом. О плохом оснащении советской армии; о массовых самострелах, случаях дезертирства в рядах нашей армии; о преступных приказах командования, в результате которых незначительные успехи достигались неимоверными потерями личного состава; о штрафных батальонах и заградительных отрядах; о скоропалительных военных судах; о расстрелах солдат и командиров, не сумевших выполнить приказ…. Обо всем этом предпочитали умалчивать и поэтому многие эпизоды военной биографии писателя, о которых он хотел рассказать читателям, были вырезаны редакторами. В романе «Лихолетье» (1989) что-то удалось сохранить, но думаю, что не все. Не случайно до последних лет своей жизни Иннокентий Захарович дорабатывал свои книги. «- Тревога! Тревога! – как с перепугу закричал кто-то на улице.
            Пулей вылетели из землянки, побежали к лесной прогалине, пристроились к командиру роты. Он, как и мы, солдат, от голодухи бледнолицый, взволнован.
            Без команды «равняйсь» и «смирно» повернул строй налево и повёл в сторону заснеженного пустыря. Там, у уродливой берёзы, стояли трое, как бы поджидая нас. Поравнявшись с ними, командир оставил роту. Осунувшиеся, изнурённое лицо его заплакано. Тревожно топчась в снегу, он стискивал заскорузлые пальцы до треска. Поясного ремня на нём не было. Рядовой боец Кочнев, держа наизготове винтовку, как бы стесняясь нас, земляков, глядел вниз. Младший лейтенант особого отдела дивизии Яков Духавихин, с автоматом на высокой груди, неторопливо вынимал из планшета лист бумаги.
Ещё не представляя, что сейчас произойдёт, я оторопело глянул на Решетниква, вдруг оказавшегося спиной к строю, и слышал раздражённый голос Духовихина, последние слова которого заполнились мне на всю жизнь:
- «Вследствие паникёрства Решетникова был схвачен врагом его напарник Доброхотов… Погибли коммунист Павлов, комсомолец Макаров… на основании вышеизложенного, Решетникова приговорить к расстрелу. Приговор привести в исполнение», - и тут же из автомата прострочил Решетникова.
- Мы – мы-ы!- в испуге промычал я, хватаясь за руку Крамынина
Дубовихин резко обернулся.
- за паникёрство – смерть! - ожёг взглядом. – Смерть!..
Командир повёл нас в распоряжение роты. Ноги подсекались, не слушались, строй растянулся». (Черемных И. Лихолетье. – С. 140 – 141) Суд над Решетниковым, проявившем малодушие в первой вылазке за языком, был воспитательным, цель таких «показательных» расстрелов – заставить солдат и офицеров выполнять самые бессмысленные приказы без раздумий и сомнений, рисковать своей жизнью в любых ситуациях.
            Вскоре после расстрела Решетникова, где-то в конце апреля 1942 года в ходе наступления наших войск под Москвой командир дивизии Самсонов отдал приказ силами разведроты захватить село Фомино, закрепиться там, взять «языка». Задача заведомо невыполнима: пехота не раз пыталась выбить немцев из траншей, занять село. Без поддержки пехоты и артиллерии, под непрерывным пулеметным огнем взять хорошо укрепленные вражеские позиции было невозможно, даже если погубить всех бойцов. Командир Королев и комиссар Колесников уводят солдат из-под огня. В этот же день оба были арестованы, приговорены к расстрелу. Но в этот раз все обошлось, решение суда дивизии военный трибунал фронта не утвердил: Королев вернулся рядовым в роту, в Колесников в пехоту.
            Цепкая память писателя воспроизвела на страницах романа десятки ситуаций из военного быта, то трагических, то смешных. Эпизоды эти дают реальное представление о ненормальности войны как таковой, о том, что война – это страшно. Да, опыт каждого ветерана – это только малая частичка общей картины войны, но без этого невозможно восстановить реальную историю Великой Отечественной. Ведь в штабах вырабатывались военные стратегии, а исход войны решался в окопах, зависел от выносливости, самоотверженности простых солдат.
            За два фронтовых месяца дивизия понесла огромные потери, и вскоре с передовой ее отправили на отдых и пополнение. В роту пришли два кадровых офицера, побывавшие в партизанском отряде. Лейтенант Поляков впервые стал проводить с разведчиками тактические занятия. До этого сибиряки учились мастерству и тактике разведки на собственных ошибках, цена за которые – жизнь солдата. Лейтенант Поляков внушал своим бойцам: «Ремесло разведчика не простое, даже опасное… Смерть – страшная штука. Сказать, что есть люди, которые не боятся смерти, - неправда! Жить всем хочется. А что поделаешь – война! Родина! За нее стоять надо, идти в бой, на смерть! И вот ты выполз на нейтральную полосу… Страх охватил! Ползешь помаленьку, постепенно обвыкаешься, вроде уж и не так-то страшен черт, как его малюют. А траншеи противника все ближе, сердце опять начинает громче и громче постукивать. Самый страшный момент – перед прыжком на головы врага. Не переборол страх – пропал! Не дай бог, если кто из вас бросит раненного или не вынесет с поля боя напарника! Заставлю ползти, найти! …
            Разведчик всегда должен действовать смело! Быть скрытым, недоступным глазу врага. Внимательно изучать передний край. Все ощупать глазами: кочку, пенек, кустик, ложбинку, бугорок, чтоб телом потом чувствовать, где ты ползешь. Ну и главное – смелее действовать. Смелость – это успех в деле, это «язык». (Черемных И. Лихолетье. – С.151) Разведчики учились не только видеть в темноте, быстро и верно оценивать ситуацию, принимать решения, но и ползать, не подставляя под огонь «сахарницу» (нижняя часть спины – самое уязвимое место у разведчиков). Колени и локти у них всегда были покрыты сплошными болячками, незаживающими ранками, по-пластунски пробираясь в тыл врага бойцы в кровь сдирали кожу, ранились об осколки снарядов, бомб. Необходимо было овладеть приемами рукопашного боя, чтобы при взятии «языка» можно было быстро оглушить противника, но при этом не нанести ему увечий.
             В сентябре 1942 года 116 дивизия сражается под Сталинградом с самого начала великого сражения и до окончательного разгрома немцев на Волге. Победа под Сталинградом стала первым большим успехом Советской армии.
            Оборона Сталинграда проходила на пределе человеческих сил и возможностей: солдаты полгода не покидали окопов, не знали ни сна, ни отдыха. Даже вши исчезли из окопов, упоминает писатель-фронтовик, так были пропитаны потом, грязью, кровью солдатские шинели. Разведчики каждый день совершали опасные рейды в тыл противника. Чем выше становилось мастерство разведчиков, тем легче доставались «языки». В начале Сталинградского сражения во взводе произошел анекдотичный случай: в одной из ночных вылазок разведчики не смогли справиться с физически сильным немецким солдатом, который оказал серьезное сопротивление, поднял шум. Разведчики вернулись в роту без «языка».
«… Возвращаться в роту - стыдно. Сидоров сильно хромал, я кособочился, у Вампилова закрыл глаз, и он клокочущим голосом бедова:
- Как буду смотреть в глаза командира?
- хорошо, что фриц тебе второе очко не вышиб! – сказал Гладких.
- Вот леший так леший попал! Не леший, а чёрт болотный. Надавал по мордам, и дуй не стой, то догонят.
_Кому догонять-то! Один слепой, другой, как параличный, кособочится, третий вроде блохи прыгает.
- Хватит! – рявкнул Сидоров, и его голос понёсся в голую степь. – Тут смех, там допрос учинят – почему из рук немца упустили?
… Так и случилось. Поляков вроде и не уходил с того места, откуда провожал нас в разведку, и говорил: «В руки к немцам не попадите». Теперь он как бы недоволен тем, что мы пришли с боевого задания живыми.
- Прогулялись?! – спросил.
Подошёл Королёв:
- Что, пустой выстрел?
- Упустили, товарищ командир, - пробурчал Сидоров.
- Как, кого?!
- Немца! Не смогли совладать… - У Сидорова затряслись губы, исказилось в нелепую гримасу лицо с сочетанием усмешки и боли. – Наподдавал нам и убежал. Сил нет! – скрестил руки на груди. – Выбились мы из сил за дорогу! Ноги не тащут, руки ослабли! Он, как назло, вот такой попался, - развёл руки. – Широченный, большой! Бо-оров раскормленный, а мы что? – Сидоров прослезился. – Передний край немцев установили. Их тут тьма-тьмущая. Пулемёт на пулемёте и автоматы. Как начали бить по нас, так весь хребет возвышенности засветился. А из пушек не стреляли, видно, как и у нас, только подтягиваются. Лишь только днём дальнобойная била недолго…». (Черемных И. Лихолетье. – С.159.)
             … В следующий раз, боясь вновь опозориться перед всей дивизией, Борис Леготин так оглушил немца, что проломил ему череп. Командир дивизии полковник Макаров отчитывал разведчиков перед строем: «Позор! То один фриц взводу морду набьет, то они взводом бьют одного!»
К концу сражения ситуация изменилась: немцев брали в плен целыми группами. Все тот же Борис Леготин однажды обменял лишнего «языка» на фляжку спирта у разведчиков соседней дивизии.
            Борис Леготин пришел в роту с первым пополнением летом 1942 года. Веселый, добрый, легкий в общении парень быстро стал всеобщим любимцем. Черемных неоднократно говорил о том, что без таких солдат, как Борис Леготин, выжить в войну было бы невозможно… «- С Леготиным и перед смертью будешь смеяться! – сказал Каймонов. – Утром семьдесят самолётов над балкой. Бомбы визжат, грохаются, а он вещмешок давай потрошить. «Надо съись! – кричит. – Вдруг убьёт, сухарь старшине останется!» Смеётся, грызёт сухарь. Улетели самолёты, он опять кладёт сухарь в сумку, говорит: «Запас карман не трёт». Снова появились самолёты, бомбить начали, он хватает котелок: «Кухню разбомбят! Надо успеть пожрать». И к повару. Васильева танком не вытянешь из щели, а Леготин просит его: «Кок, налей супа! Прольют, гады, бомбой».
- Налил повар? – спросил Леготина взводный.
- Куда там! – махнул рукой Борис. – Он, как мышь, прижался в угол щели. И я у него припрятанный мосол нашёл. - развёл руки, – Вот такую кость с мясом!
Тут и командир взвода рассмеялся и тут же как бы спохватился:
- Хватит! Слушайте задание!». (Черемных И. Лихолетье. – С.176) Так бывало часто, что даже строгий командир роты Быков без усмешки не мог влепить Леготину наряд вне очереди.
            «И тут дежурный по роте лейтенант Рубанов выкинул руку на уровне прокричал6 - Комсомольцы, Коммунисты! В одну шеренгу становись! Строй под сопровождение баяна Иевлева ушёл на объединено партийно-комсомольское собрание. На линейке остались мы с Леготиным да два забайкальца. - А мы вроде ничейные? – проговорил Борис, и его слегка приплюснутый нос расплылся в улыбке. – Беспартийные, сомкнуть ряды!.. За мной в ряды!!! Шагом арш!
Взяв котелок, мы отправились в деревню, чтобы купить молока. В деревне он раскланивался со старухами, сидящими на завалинках, здоровался, спрашивал:
- Бабусь, кто молоко продаёт?! Молока котелок не продашь?
Старухи отвечали, что коровы с пастбища не пришли, старушка, что высунулась из окна и сощурившись смотрела на нас, сказала:
- Мотря продаёт, соседка наша. Только вона водичку в молоко подливает.
Тщедушная Мотря приветливо встретила нас в ограде, пригласила в избу:
- Вам молочка? Оно у меня в погребу, холодненькое. Сколько вам?
Борис, держа перед собой котелок и пощёлкивая его пальцем, говорил:
_ Ежели молоко густое, бутылки хватит, если так себе, одна вода, то котелок наливай. Старуха игриво скосила глаза на Бориса:
- Шуткуешь, сынок? Молочко у меня сладкое, - и, взяв котелок, живо выскользнула из дома. (Черемных И. Лихолетье. – С. 2 21)
К концу Сталинградской битвы в 178-й разведроте из 30 братчан остались трое. Сталинград, Орловско-Курская дуга, вся Украина, форсирование Днепра, Яссо-Кишиневский котел, Сандомирский плацдарм – вот боевой путь 116 Харьковской Краснознаменной Ордена Кутузова стрелковой дивизии. От Днепра немногие разведчики пошли вперед: взрывом разнесло Бориса Леготина, получил множественные осколочные раны (21 осколочная рана) Иннокентий Черемных. Из братчан остался в строю один Григорий Доброхотов.
У разведчиков была примета, что после медсанбата нужно обязательно вернуться в свою роту. Боясь отстать от дивизии, солдаты, не долечившись, возвращались в строй. Чудом выживший Черемных несколько месяцев пешком догонял свою дивизию. Однажды в пути он натолкнулся на свежую братскую могилу. На затесанном стволе дерева химическим карандашом было выведено: «Тут похоронены отважные разведчики». Среди знакомых и незнакомых имен фамилия друга и земляка Григория Доброхотова.
            В 178-й разведроте Иннокентий Черемных не встретил старых сослуживцев: пока он лечился, метался по военным дорогам в поисках дивизии, состав роты полностью сменился. До конца войны Иннокентий Захарович служил разведчиком в 406 артиллерийском полку. В 1945 году закончил курсы радиотелеграфистов.
Наш земляк прошел Румынию, Польшу, Чехословакию, Германию. День Победы – незабываемое событие для всех, кто пережил войну - он встретил в городе Циттау… Странная обстановка. Ещё не бывало такого, чтоб лучи прожекторов не пестрили в небе. На земле абсолютное спокойствие, тишина, только рычание моторов нашей колонны, Занимался рассвет. Впереди вырисовывались очертания города с торчащими куполами церквей и заводских труб.
- Впереди что-то чернеет! – сказал Ларионов.
В кузове заволновались, беря на изготовку карабины. «Студебеккер» быстро приближался к стволу пушки, прицепленной к машине, и, едва не давя пушку, резко отвернул влево, поравнялся с машиной, помчал дальше, и опять впереди никого… Влетаем в город. На домах белые флаги. Впереди нас оказалась батарея Мухина, и солдаты бежали нам навстречу:
- Победа, победа! Ура-а!
Прыгали с машины, обнимали, целовали друг друга, кричали…
Подъехали полковник репин и с ним его заместитель по политчасти майор Масленников.
Хватаем Репина и давай его качать. Масленников забрался в кузов:
- Сюда, сюда, солдаты!
Но уже всем было понятно, что долгожданный час победы настал, и мы, слушая его и ничего не слыша, кричали «Ура-а!», подбрасывали Репина, и Масленникову ничего не оставалось делать, как дать салют из пистолета. Началась борьба из карабинов и автоматов. Жители Циттау выбрасывали и выбрасывали в окно белые полотенца, но нигде не высовывались человеческие головы. А нам, признаться, хотелось, чтобы немцы вышли на балконы и разделили с нами эту общую радость. Только с наступлением дня стали появляться на балконах старики, старухи.
- Старина! Мать! Муттер! Война капут! – кричали мы им.
Кое-кто, нехотя помахав нам рукой, тут же исчезал, будто просто так вышел и безразлично смотрел на происходившее у его окон. (Черемных И. Лихолетье. – С. 367.) Демобилизовался по ранению в 1946 году. Приехал к родителям в город Иркутск. Работал токарем на одном из заводов областного центра, 7 лет прожил в Бохане, работал председателем сельпо, начальником жилищно-коммунальной службы. В 1955 году приехал в Братск в числе 500 коммунистов, направленных обкомом партии на строительство Братской ГЭС.
            Беспокойная память вновь и вновь возвращала к событиям войны, вспоминались погибшие товарищи, пережитые фронтовые испытания. Все это давило. Требовало высказаться. Был у Иннокентия Захаровича друг Василий Дегтяренко, фронтовой поэт. Он мечтал написать книгу о солдатской дружбе, но трагически погиб в мирное время. На могиле друга Черемных поклялся найти писателя, рассказать ему обо всем, а тот напишет. Писателя не нашел, решился самостоятельно взяться за незнакомое трудное дело. Помогли сибирский характер, фамильное упрямство, цепкая память разведчика, природные способности, которыми щедро был наделен это человек, а главное, чувство долга. Написать книгу о друзьях-разведчиках Иннокентий Захарович считал своим долгом перед погибшими товарищами и долг этот с честью исполнил.

Список используемой литературы:
1. Черемных И. Лихолетье: Роман. – М.: сов. Писатель, 1984. – 560 с.
2. Черемных И. Моя деревня Паберега. – Братск, 1995. – 165 с.
3. Черемных И. На румынском фронте в немецкой колонне: Воспоминания // Знамя. – 1994. – 26 окт.
4. Черемных И. Под Сталинградом // Кр. Знамя. – 1987. – 17 февр
5. Черемных И. Разведчики // Знамя. – 2000. – 4 мая. С.4.
6. Черемных И. Судьба победителя: Встреча фронтовых разведчиков// Знамя. – 1996. – 30 июля. - С.3
7. Алексеев Е. Его «деревня» останется //Знамя. – 1999. – 10 авг. – С.3.
8. Житов К. Напиши, Кеша, правду… // ВСП. – 1997. – 20 дек. – С.13.
9. И Паберега «всплыла» со дна // Знамя. – 1998. – 4 сент. - С.1
10. Корнилов В. Память сердца: Размышления о книге И. Черемных «Моя деревня Паберега» // Педагогический вестник Братска. – 1998. – 26 сент.
11. Корнилов В. Не жалея сердца своего…: К 75-летию со дня рождения писателя И. Черемных // Знамя. – 1997. – 13 дек. – С. 3.
12. Парень из Пабереги: [публикован документ из Архива МО СССР, ходатайство о награждении ефрейтора Черемных И.З. орденом Славы III степени] // Знамя. – 1995. – 8 февр.
13. Силина Л. Не расти трава забвения // Кр. Знамя. – 1990. – 6 апр. – С.3.
14. Уруков Е. Жив, курилка! //Знамя. – 2000. – 26 дек. – С.5.
15. Уруков Е. После войны //Кр. Знамя. – 1987. – 22 янв.

Подготовила Тимохина М.В., библиограф